Школа крестьянской молодежи. От Елховки до Женевы (Продолжение.)

Школа крестьянской молодежи

Весной этого года, когда я по окончании школы был нанят в работники, учитель М. П. Вереин несколько вечеров беседовал с нами, бывшими учениками, на тему продолжения получения образования. Но все эти беседы, как бы  не были радушными, кончались благим пожеланием, т.к. продолжение учебы было возможно только в ближайшем городе Арзамасе, где имелись соответствующие учебные заведения, но ввиду моего сиротского положения мое поступление туда исключалось.

Работая все лето на батрацком положении, исполняя трудовые обязанности взрослого человека, а главное, недосыпая, я все чаще и чаще мысленно возвращался к беседам с учителем о возможности продолжения учебы, видя в этом единственный способ выйти из крайне бедного положения. Получение образования не было самоцелью, а являлось единственной возможностью и стимулом по созданию более благоприятных условий жизни, а главное, не быть пастухом или батраком, кем обычно в условиях деревни становились дети, потерявшие родителей в раннем возрасте.

Мечты о продолжении учебы еще больше усиливались фактом открытия  1 сентября 1925 г. в пяти километрах от моего села в с. Понетаевка в одном из корпусов действующего женского монастыря школы крестьянской молодежи (ШКМ), в которую были приняты, в первую очередь, крестьянские  дети-переростки из окружающих сел и деревень и дети-сироты, воспитанники детского дома, расположенного в том же монастыре. Из нашего села поступила в ШКМ единственная девушка-переросток – моя соседка.

Но я даже не делал попытки к поступлению, т.к. совершенно не имел никакого представления о возможности существования в школе в отрыве от дома, а главное, срок пребывания в работниках кончался 15 октября, а занятия в ШКМ начинались с 1 сентября.

Тем не менее по окончании срока батрацкой жизни сосед и учитель послали меня в ШКМ на «разведку» с напутствием: авось что-нибудь да выйдет.

Я долго колебался, а главное, не знал, как это сделать. Наконец дочь соседа, уже учащаяся ШКМ, взрослая девушка 18 – 19 лет, взяла меня  с собой и представила директору ШКМ Касаткину Николаю Алексеевичу.

Позднее мне стало известно, что директор  школы был единственным коммунистом в школе, участник империалистической и гражданской войн, имел ранения и очень сочувственно относился к детям бедняцких крестьян.

После краткой беседы со мной и ученицей ШКМ, представившей меня как самого беднейшего мальчика всего села, сироту, проработавшего одно лето в батраках, Н. А. Касаткин без  предъявления каких-либо документов тут же зачислил меня в ученики школы, лично сам отвел в класс, посадил на лучшее место, представил классу «новичка» и стал вести урок (он преподавал обществоведение).

Я был поражен таким приемом и особенно первым уроком, который во всех деталях помню до настоящего времени, а убеждение и пафос сказанных слов на уроке не вызывали никаких сомнений в их правдивости.

Современному поколению молодых людей трудно понять и даже поверить, что было такое время, когда мальчик  в 12 – 13 лет собственной настойчивостью и до некоторой степени настырностью пробивал себе дорогу к знаниям, а если к этому еще добавить внешний вид такого мальчика, пришедшего к директору школы, а позднее и в класс, в лаптях, в домотканной одежде и с холщовой котомкой на плечах, - теперь даже и у меня самого  это вызывает недоверие. Но это было так. Было такое время.

После уроков меня поселили в комнату с другими мальчиками, дали металлическую кровать и матрац, который я должен набить соломой. Постельных принадлежностей не было, все это нужно  было принести с собой, а у меня ничего этого не было, и вообще я впервые в жизни должен был спать на железной кровати, что по тем временам  считалось своего рода роскошью.

При школе была столовая, продукты (мясо, картофель, крупа) для которой доставлялись в школу родителями детей. Хлеб на неделю доставлялся учениками каждый понедельник. Сахар и вообще какие-либо сладости имелись у очень ограниченного числа учеников. В целом питание по нашим временам было довольно грубоватое, но зато здоровое, а по количеству даже достаточное.

Школа была наделена земельным участком, принадлежащим в прошлом монастырю. Земля обрабатывалась силами учащихся. Каждый ученик обязан был в каникулярное время отработать определенное время на закрепленной за школой земле, и в это время питанием обеспечивались школой за счет собственного урожая. Работы по обработке земли или по уходу за скотом входили в учебный процесс и были строго обязательны, а неявка на работу рассматривалась как пропуск занятий в классах.

Педагогический состав школы состоял из учителей мужчин, достаточно  хорошо образованных, выходцев из семей местной интеллигенции или бывших зажиточных крестьян.

Так, например, преподавателем литературы и русского языка был Н. В. Войков, бывший офицер царской армии. Был хорошо образованным  и начитанным, знал классическую русскую литературу, на его занятиях соблюдалась строгая дисциплина.

Н. А. Тарханов, выходец из разорившейся помещичьей семьи, имел высшее агрономическое образование, преподавал основной курс в школе «сельское хозяйство» и химию. Его познания в этих предметах и метод преподавания у меня оставили наилучшие воспоминания до настоящего времени. В летний период  он находился с нами и руководил всеми сельскохозяйственными работами на земле и скотном дворе.

Математика преподавалась учителем (фамилию уже забыл) высокой квалификации, которому по каким-то причинам  было запрещено  преподавать этот предмет в уездных школах.

В ШКМ не было никакого ажиотажа, что свойственно современным школам, относительно отметок, главная отметка была за сельскохозяйственные работы и прилежность к труду, за чтение книг, имеющихся в библиотеке школы. Принимались во внимание и выполняемые работы учеников в своих семьях в каникулярное время. Короче, лень никогда и нигде не поощрялась, а осуждалась, и это очень важно было для детей крестьян.

Учащиеся ШКМ постоянно ориентировались на работы в сельской местности, используя полученные знания для практического их применения в своих хозяйствах, имея при этом ввиду повышение урожайности земли и продуктивности животноводства.

Еще до начала создания колхозов учащиеся ориентировались на выгодность объединения единоличных крестьянских хозяйств в крупные хозяйства, отказа от трехпольного севооборота и переход на многопольное использование земельных массивов. Поэтому не случайно в период массовой коллективизации много выходцев из ШКМ были застрельщиками этого движения и впоследствии становились председателями колхозов или занимали руководящие должности, а некоторые становились председателями сельских советов или заведующими изб-читален на селе.

Лучшим и способным ученикам рекомендовалось поступление в сельскохозяйственный техникум в Кемле (Мордовская АССР), созданный на базе старинной школы агрономов, и лесотехнический техникум на ст. Сережа, тоже старинной школы, готовящей специалистов для лесного хозяйства. Эти ближайшие школы среднего звена имели заслуженный авторитет у местного населения еще с дореволюционных времен.

Мне, в частности, также рекомендовалось поступить учиться в этот техникум, при этом подчеркивалось, что я там буду обеспечен стипендией, величина которой давала возможность получить образование без помощи родителей и стать агрономом. Впоследствии выяснилось, что это не соответствовало действительности, и я не смог воспользоваться школьной рекомендацией.

Поскольку в первые 2 – 3 года существования ШКМ основным контингентом учащихся являлись крестьянские дети-переростки и воспитанники местного детского дома, при школе была достаточно многочисленная и сильная комсомольская организация, причем некоторые ученики поступали в комсомол без разрешения и одобрения родителей, а факт принадлежности к комсомолу скрывали от ближайших родственников.

Мое поступление в комсомол произошло крайне любопытно и в настоящее время маловероятно, поэтому этот факт считаю необходимым сообщить.

В моем селе комсомольской организации не было, поэтому мой брат Владимир, 1908 г. рождения, подал  заявление о приеме в комсомол в Понетаевскую организацию при ШКМ. Комсомольская организация, получив такое заявление,  подумала, что это заявление от меня и пригласила меня на заседание бюро, где и выяснилось, что я заявление о приеме не подавал. Тем не менее, узнав, что я не возражаю быть принятым в комсомол, тут же попросили меня написать заявление, и я был принят одновременно с братом. Впоследствии брат так и не оформил своего членства, а я с конца 1926 г. стал комсомольцем.

Поскольку ШКМ находилась на территории женского монастыря в одном из корпусов, то главная деятельность нашей комсомольской организации была направлена на антирелигиозную пропаганду. Мы ходили по деревенским избам и сходкам и рассказывали об отрицательных сторонах жизни монастыря и ханжестве монахинь, а особенно о привилегированной части – «матушки»-игуменьи и ее ближайшем окружении.

В 1926 – 1927 гг. монастырь стал закрываться,  на его территории должен быть организован дом инвалидов, в основном для инвалидов гражданской войны и участников революции. Руководству монастыря были даны соответствующие предписания о возможных сроках оставления монастыря монахинями, о сохранении ценностей, принадлежащих монастырю и передаваемых  в распоряжение представителей Советской власти, а также о вывозе личного имущества, принадлежащего монахиням.

Комсомольская организация была привлечена для охраны имущества, главным образом, особо ценных икон, одежды церковных служителей и для недопущения уничтожения или порчи монастырских строений, садов и других хозяйственных пристроек. Комсомольцам в эти дни разрешалось и предоставлялась возможность посещать церковные службы, которые были особенно торжественны, а по времени длительны. Колокольный звон не прекращался на протяжении всего светового дня.

После того, как монастырь был покинут его обитателями, силами отдельных комсомольцев были сняты церковные кресты со всех корпусов и церквей (за исключением звонницы), расположенных в монастыре. Все эти работы производились публично, при скоплении большого количества местного населения, среди которых большинство осуждало наши действия, а мы ходили героями дня – безбожниками. В 1927 году  были сняты  колокола со всех церквей монастыря, и комсомольцы опять привлекались к этим работам.

В. РЕБРОВ.

(Продолжение следует).